И.Т. Фролов, Б.Г. Юдин.

Глава 3

Наука и этика: альтернатива или взаимозависимость? Гуманистические идеалы и сциентистско-технократические идолы; этика науки и общие социально-этические и гуманистические ценности человечества

Обрисовав в общих чертах ту ситуацию, которая актуализирует сегодня проблемы этики науки, мы вместе с тем попытались сформулировать предпосылки, исходя из которых намереваемся далее анализировать дискуссии по этой проблематике. Теперь мы обращаемся к сопоставлению и критическому анализу концепций, выдвигаемых в ходе дискуссий. Это позволит нам представить более развернуто и собственные взгляды, в частности, с целью подготовить почву для будущих дискуссий. Мы понимаем, что наши аргументы не могут претендовать на окончательное решение чрезвычайно сложных и многообразных проблем этики науки. В то же время мы исходим из того, что широкое и открытое обсуждение этих проблем — жизненно необходимая для современной науки форма ее самосознания. Поэтому дискуссии по этике пауки следует оценивать не столько в плане того, позволяют ли они дать окончательные ответы на вопросы, или того, в какой мере они приближают нас к построению универсальных кодексов поведения ученых, сколько с точки зрения стимулирующего воздействия, которое оказывают эти дискуссии на формирование социальной ответственности ученых.

Начнем с рассмотрения наиболее общих аспектов этических проблем науки. Один из кардинальных вопросов, чаще всего обсуждаемых в этой связи, — ото вопрос о соотношении науки и этики, идеалов и норм науки и нравственных ценностей челбвечества. Важно видеть здесь как общие изменения в трактовке этого вопроса в течение последних десятилетий, так и различия во взглядах, в определенной степени обусловленные особенностями философской позиции тех или иных авторов.

Мы начнем наш анализ с работы американского физика и философа Г. Маргенау “Западная культура, научный метод и проблема этики” (1947г., Margenay H. Western culture, scientific method and the problem of ethics.— In: Physics and Philosophy: Selected Essays. Dordrecht — Boston — L., 1978, p. 225— 240. 2 Ibid., p. 225 )

Давая общую характеристику западной культуры, Маргенау стремится обосновать “довольно непопулярную”, по его словам, точку зрения, согласно которой “в центре интереса помещается научный метод, тогда как философия, эстетика и религия остаются на заднем плане культурной сцены”2. Поэтому основные черты западной культуры проявляются ярче всего в методологии науки, понимаемой как “рациональная, или теоретическая, наука”, так что из нее исключаются социальные науки и психология, “нынешнее состояние которых сходно с положением геометрии в допифагоровские времена” (Ibid., p. 228), а также история и антропология, которые “до сих пор остаются дисциплинами, отмеченными главным образом творческим бессилием, исключая то, что они позволяют получать удовлетворение ученым” (Margenay H Western culture, scientific method and the problem of ethics.— In: Physics and Philosophy: Selected Essays,, p 226).

Неудивительно, что в рамках такой спиентисгской точки зрения вопрос о соотношении науки и отики (Маргенау убежден в совместимости этики и науки) рассматривается главным образом в плоскости того, “может ли метод науки, в частности теоретической науки, быгь применен к этике”. И хотя, с точки зрения Маргенау, “наука этически нейтральна”, ибо она выступает лишь как средство после того, как сделан этический выбор, так что “было бы неверно говорить о “научном кодексе этики”, он утвердительно отвечает на вопрос о применимости метода науки к этике, предлагая, по существу, создать этику, разработанную на научной основе. Этика в ее нынешнем состоянии признается отсталой, не отвечающей стандартам “теоретической науки”.

Подобные взгляды были довольно широко распространены в 40—50 х годах нашею века. Однако уже в 60-е годы ситуация начала меняться. В работе 1966 г. Маргенау, хотя и не отказывается от тезиса о моральной нейтральности науки, рассуждает существенно иначе, когда говорит о проблеме, стоящей перед современным человеком: “Вооруженный наукой для решения все более великих и все более грандиозных задач, обремененный все более ужасающей ответственностью, он обнаруживает, что сам источник его могущества оставляет его без морального руководства. Вот почему ученый сегодня более, чем когда бы то ни было раньше, нуждается в совете и руководстве гуманистки” (Margenay H. The Pursuit of significance.— In: Physics and Philosophy: Selected Essays, p. 353). Как видим, речь идет уже не о том, чтобы перестроить этику по нормам “теоретической науки”, а о том, что самой науке необходимы гуманистические регулятивы, прежде всего со стороны третировавшегося ранее гуманитарного знания.

Более широкую трактовку вопроса о соотношении науки и этики предлагает американский философ Р. С. Коэн в работе “Этика и наука” (1974г, Cohen R. S. Ethics and science.— Boston Studies in the Philosophy of Science, 1974, vol. XIV).

Он не ограничивается обсуждением вопроса о возможностях применения научных методов в построении этических теорий, а отмечает ряд связей между наукой и этикой: 1) научные открытия могут принуждать к принятию этических решений; 2) они делают возможными некоторые этические решения; 3) научные методы могут помочь в деле рационального контроля и этического планирования общественной и личной жизни; 4) наука может предложить модель демократического образа жизни тем, кого такая модель интересует.

Касаясь истории взаимоотношений между наукой и этикой, Коэн говорит о тесной связи между теориями познания и этическими теориями, о доминирующем влиянии науки на этику, а также и о том, что столь важная для научного познания идея причинности берет свое начало от этического понятия возмездия. Вместе с тем он отмечает и серьезные, вплоть до конфликта, расхождения между наукой и этикой. Если еще несколько столетий назад считалось, что наука по сути своей есть добро, то сегодня европейская цивилизация с ее техникой и наукой раздирается ужасающими уродствами. Сама по себе наука, по Коэну, нравственно нейтральна, но, будучи ничем не связанной, опасна в той же мере, в какой могущественна и безответственна.

Позиция Коэна не лишена, на наш взгляд, известной абстрактности. Мы уже говорили о диалектической взаимосвязи целей и средств в деятельности человека и общества, о том, что по мере развития науки у человечества появляется возможность ставить такие цели, которые прежде казались немыслимыми и недоступными, и о том, что науку сегодня нельзя относить всецело к сфере средств, как это делает Коэн. Действительно, наука, если в полной мере учитывать ее культурно-мировоззренческие функции, есть нечто более значимое, чем поставщик средств для внешних по отношению к ней целей. А если не ограничивать науку лишь естествознанием и включить в нее гуманитарные дисциплины, прежде всего имеющие дело со сферой целей и ценностей, это становится особенно очевидным. Абстрактность позиции Коэна состоит и в стремлении решить проблему соотношения науки и этики на уровне их всеобщих определений. Между тем в современной общественной практике и в современной науке это вполне конкретная проблема, затрагивающая определенные области знания и конкретных ученых, оказывающая серьезное воздействие на их научную деятельность. Мы еще вернемся к вопросу о том, в каком смысле наука может считаться этически нейтральной; пока же заметим, что в дискуссиях последних лет такая точка зрения все чаще подвергается критике.

Обратимся к воззрениям еще одного ученого — известного физика, иностранного члена Академии наук СССР В. Вайскопфа. Две его работы относятся к этическим проблемам науки: “Наука и этика” (1968 г.) и “Значение науки” (1970—1971 гг, Опубликованы в русском переводе в кн.: Вайскопф В. Физика в двадцатом столетии. М., 1977 ). Именно в эти годы в западных странах приобрели большой размах всякого рода движения против науки. Тогда же в США и ряде других капиталистических стран стали сокращаться расходы на науку, возникла безработица среди ученых, начали раздаваться голоса, требующие вообще остановить развитиенауки. К этой ситуации научная общественность Запада оказалась неподготовленной. Дело доходило до того, что многие ученые стали сомневаться в возможности найти такое оправдание научной деятельности, которое позволило бы им примириться со своей совестью. Поэтому если в первой статье Вайскопфа еще заметны следы академического тона, характерного для традиционных работ по проблемам этики науки, то вторая статья написана очень эмоционально.

В первой статье перед нами — авторитетный ученый, убежденный в том, что его суждения и оценки неопровержимы:

“...проблемы улучшения условий жизни людей должны сегодня решаться на политическом, социологическом и экономическом уровнях. Наука и техника свою часть работы уже выполнили”;

“...ясно, что нам нужно все то, что технически осуществимо”;

“...вероятно, можно обеспечить приемлемую скорость изменения нашей культуры выделением отдельных областей, прогресс которых должен быть ускорен или замедлен” (Вайскопф В. Физика в двадцатом столетии, с. 239 242. ).

Иное впечатление оставляет вторая статья. Не случайно одним из ее эпиграфов являются слова из библейской книги Екклесиаста: “...во многой мудрости много печали; и кто умножает познание, умножает скорбь”. Здесь нет и речи о том, что наука уже сделала все возможное для решения проблем, стоящих перед людьми. Вайскопф отмечает, что эти проблемы требуют применения методов и результатов естественных наук, вместе с тем нередко одних таких методов и результатов недостаточно, а подчас они вообще неприменимы. И если “новое научное знание не является ни хорошим, ни плохим” (Вайскопф В. Физика в двадцатом столетии, с. 249), то тем не менее “существует целый спектр отношений философских, социальных и этических, посредством которых наука влияет на общество и сама подвергается его влиянию. Становится очевидной важность науки в связи с многочисленными часто противоречивыми ее взаимодействиями с общественными явлениями”(Вайскопф В. Физика в двадцатом столетии, с. 263).

Такое положение науки в обществе делает ее далеко не нейтральной в этическом плане, и поэтому на ученых ложится немалая доля ответственности за судьбы мира. Вот с какой тревогой пишет об этом В. Вайскопф: “Человеческие проблемы, создаваемые все нарастающим развитием основанной на науке техники, слишком близки и слишком угрожающи; они затмевают значение фундаментальной науки как орудия глубокого проникновения в сущность явлений природы. Ученый должен быть готов к встрече с результатами воздействия науки на общество; он должен быть осведомлен о социальных механизмах, приводящих к особым применениям научных результатов и к злоупотреблениям ими, должен стараться предотвратить злоупотребления и увеличивать пользу, приносимую научными открытиями. Иногда он должен находить силы противостоять общественному давлению, заставляющему его участвовать в деятельности. которую он считает вредной... Это ставит ученого в центр социальной и политической жизни и борьбы” (Вайскопф В. Физика в двадцатом столетии, с. 260).

Конечно, это не отменяет ответственности ученого за развитие научного знания как культурного достояния, как “вечной сокровищницы человечества и важного общественного фонда”, не отменяет, а даже усиливает его ответственность за распространение знаний — за их преподавание и популяризацию. Такова точка зрения Вайскопфа. Вместе с тем, хотя он ставит действительно острые проблемы, такие, как борьба ученых против гонки вооружений, необходимость их активного участия в гармонизации отношений человека и природы, следует все же отметить, что он не в состоянии указать социальные силы и общественные условия, которые могли бы обеспечить реальное решение проблем, столь остро встающих перед человечеством в ходе научно-технического прогресса. Обратимся к другому кругу концепций. Как уже отмечалось в предыдущей главе, в центре дискуссий по этике науки все чаще оказываются проблемы, порождаемые развитием биологии и наук, изучающих поведение человека. Обсуждение этих проблем с новой силой поставило вопрос о соотношении науки и этики. В этой связи внимание научной общественности привлекли взгляды французского биолога Ж. Моно, изложенные им в нашумевшей книге “Случайность и необходимость” (Monod J. Le hasard et la necessite. P., 1970). Общефилософская концепция Ж. Moнo, направленная против диалектического материализма, была подвергнута в нашей литературе критическому анализу, как и его взгляды о соотношении науки и этики (Фролов И. Т., Пастушный С. А, Менделизм и философские проблемы современной генетики. М., 1976). И все же следует хотя бы коротко о них сказать, ибо они и сегодня воспроизводятся в ряде концепций западных авторов.

Ж. Моно считает, что человеку присуща врожденная, записанная на языке генетического кода потребность в поиске смысла существования, которая породила все мифы и религии, все философские системы и саму науку. Сотни тысяч лет судьба человека отождествлялась с судьбой его группы, его племени, вне которых он не мог существовать и которые по необходимости должны были быть сплоченными, а потому законы, обеспечивавшие эту сплоченность, обладали чрезвычайной субъективной значимостью и пе ставились под сомнение. Согласно Mono, это повлияло па генетическую эволюцию “врожденных категории” человеческого разума, сформировав потребность мифического объяснения. Создание мифов, религий, философских систем — это цена, которую человек должен уплатить за то, чтобы выжить как общественное животное. Их главная особенность в том, что, давая объяснения, имеющие целью “облегчить тоску” (т. е. удовлетворить потребность в поиске смысла существования), они связывают человеческую историю с историей космоса, которая тем самым получает нормативный характер, раскрывая значимость человека, указывая его место в природе. Так возникает “анимистская традиция”, которую, с точки зрения Моно, вследствие своей “ненаучности”, “идеологичности” наследует и диалектический материализм. Разрыв с ней, утверждение объективного познания как единственного источника подлинной истины — такова программа новой стадии “эры идей”, провозглашенная Моно. По его мнению, современная наука разрывает старую “анимистскую связь” человека с природой и поэтому не может успокоить его “врожденную тоску”, а следовательно, завоевывает себе место скорее в практике, чем в душе человека.

Окончательный разрыв с “анимистской традицией” предполагает, считает Моно, полный пересмотр оснований этики, всей системы ценностей, которой до сих пор руководствовалось человечество. Более того, это означает новое отношение между этикой и знанием, между объективной истиной и ценностным подходом. Если в “анимистских концепциях” этика и знание рассматриваются как два аспекта одной и той же реальности, то постулат объективности устанавливает между ними коренное различие, неизбежное для исследования самой истины. Поэтому знание исключает всякое ценностное суждение, а этика вследствие своей необъективной сути навсегда исключается из области знания. Вместе с тем Моно утверждает, что, хотя истинное знание не признает ценностей, для его основоположения необходима ценностная аксиома; само принятие “постулата объективности” как условия истинного познания опирается на ценностные основания, на приписывание ценностного значения объективному знанию. Поэтому принять “постулат объективности” — значит высказать основной постулат этики — этики знания, коренное отличие которой от “анимистской” этики в том, что именно этический выбор первоначальной ценности является основанием познания. При этом никакая система ценностей не может претендовать на истинную этику, если она не предлагает идеал, который трансцендентен (внеположен) индивиду в такой степени, что при необходимости оправдывает его самопожертвование. Вместе с тем в отличие от “анимистских систем”, принижающих биологические особенности человека, этика познания, считает Моно, побуждает уважать эти особенности и в случае необходимости становиться выше их; она требует видеть в человеке существо, которое, принадлежа и биосфере, и царству идеи, мучается этим дуализмом и развивается, находя свое выражение в искусстве, поэзии, человеческой любви. Этот гимн в честь этики познания Моно завершает выводом, что она в его глазах является единственно рациональной и идеальной позицией. Он противополагает ее марксистской позиции, основанной якобы не на науке, а на “анимистской идеологии”, считая, что здесь смешиваются категории ценности и познания. В противовес этому Моно защищает, в сущности, сциентистскую концепцию “чистого знания”, не связанного с идеалами людей и вообще отчужденного от человека, от его субъективного мира, его потребностей и запросов.

Несколько иную позицию, но со сходными выводами, защищает американский генетик Г. Стент (Stent G. S. The dilemma of science and morals—Genetics, September 1974, vol. 78, p. 41—51.), отстаивающий идею о конфликте между европейской наукой и европейской моралью. Несомненное влияние на взгляды Стента оказали упоминавшиеся нами движения против науки. Однако если В. Вайскопф отстаивал ценность и значение науки для человечества, то Стент более “радикален” и не соглашается с теми представителями “старой гвардии” в научном сообществе, которые, по его словам, продолжают, прибегая к праведным проповедям, защищать бэконовскую веру в то, что наука дает основания надеяться на лучшее устройство нашего мира.

Стент исходит из того, что мораль и наука имеют общую основу — человеческий разум. Вследствие парадоксальности разума мораль и наука “соотносятся” через свое фундаментальное сходство, внутренние несоответствия и взаимную несовместимость. Внутренние несоответствия не мешают строить поверхностно связанную картину действительности в целях выработки рациональной линии поведения в повседневной жизни. Они всплывают лишь тогда, когда ученые и философы в своем анализе “забираются в дебри”. Обнаружившиеся несоответствия и неясности можно устранить, изменив некоторые основные интуитивные постулаты о мире. Такие изменения, однако, приведут к серьезным последствиям для познания, поскольку будут способствовать отчуждению человека от действительности.

По мнению Стента, научный подход к миру, с помощью которого мы строим и пытаемся понять реальность объектов, управляемых отношениями причинности,— это лишь один из двух аспектов глобальной интуитивной идеологии, с помощью которой мы строим весь свой опыт. Другим аспектом является этический подход, с помощью которого складываются нормы межличностных отношений. Понятия, лежащие в основе этического подхода, содержат ряд скрытых предположений; отсюда создается картина реальности, для которой характерны внутренние несоответствия и которая несовместима с картиной, построенной на основе научного подхода, физики и математики вскрыли предпосылки, скрытые в понятиях времени, причинности и т. д. Точно так же философы, занимающиеся проблемами морали, должны были разъяснить предположения, воплощенные в понятиях морали.

Для того чтобы разрешить парадоксы, возникающие на основе особенностей человеческого разума, Стент предлагает обратиться к восточной философии, в частности к буддизму, даосизму и конфуцианству, где была выработана отличная от западной точка зрения на проблемы морали. Согласно этой точке зрения, добродетель сама по себе не означает способности к построению объективно правильных моральных суждений. Моральное поведение не рассматривается при этом как подразумевающее главным образом выбор и ответственность, поскольку считается, что путь к гapмонии с миром не имеет перекрестков. Центральным вопросом морали является здесь не ответственность человека за поступки, которые он предпочел совершить, руководствуясь свободой воли, а вопрос о том, правильно ли человек изучил указанный путь, имеет ли он желание усердно учиться. Поскольку знание пути уже находится в нас, добродетель возникает из познания самого себя. Люди могут совершенствоваться путем саморазвития. В заключение Стент делает следующий вывод. Приобретя разум в детстве, человек может подавить его и тем самым преодолеть мучительные парадоксы в своем положении, вытекающие из рациональности, но эта скороспелая свобода от конфликтов, по видимому, будет куплена неразумно дорогой ценой — ценой разрушения основ этики и науки.

Взгляды, подобные тем, которые развивает Стент, имеют определенное распространение на Западе, в частности среди ученых. Создается впечатление, что культура понимается при этом как некая механическая смесь, из которой произвольно можно изымать одни ее составляющие и заменять их другими, взятыми со стороны. Возражая против такого подхода, марксисты показывают, что дилемма науки и морали может быть решена научными средствами, без обращения к мистическим интуитивным установлениям и что научное решение не только не противоречит традициям культуры, но, наоборот, органично вырастает из них. Эти традиции (всемирной, а не только европейской или восточной культуры) наследует марксизм.

Конечно, в рамках марксизма возможны разные подходы к конкретному пониманию соотношения науки и этики. Какие при этом высказываются взгляды? Для ответа на этот вопрос обратимся, например, к одной из типичных дискуссий, которая во многом стимулировала последующие обсуждения проблемы науки и этики, в частности на III Всесоюзном совещании по философским вопросам современною естествознания. Имеется в виду дискуссия в рамках “круглого стола” журнала “Вопросы философии” на тему “Наука, этика, гуманизм” (“Вопросы философии”, 1973, № 6, 8).

В дискуссии приняли участие философы и естествоиспытатели, предложившие разные подходы и конкретные трактовки проблемы соотношения науки и этики, которые, однако, основывались на общих мировоззренческих принципах марксистско-ленинской науки.

В.А. Энгельгардт высказал мысль о том, что наука сама по себе не создает этических ценностей, она создает лишь одну ценность — знание, которое, преодолевая незнание, вызывает упорядоченность в наших представлениях. Поскольку познание мира бесконечно, то и знание как ценность, создаваемая наукой, отличается, по его мнению, от всех прочих ценностей, создаваемых внутренним миром человека, именно этим своим непрерывным возрастанием. Этические же ценности, напротив, имеют определенную размерность, постоянство, незыблемость В.А. Энгельгардт развил впоследствии эти идеи в ряде работ, в частности в статье “Наука, техника, гуманизм” (“Вопросы философии”, 1980, № 7) См. также его статью в книге “Диалектика в науках о при роде и человеке” (т. 4). А.А. Малиновский, соглашаясь с В. А. Энгельгардтом в том, что естественные науки не дают основания для развития этических представлений, вместе с тем отметил, что этические ценности играют большую роль в развитии самой науки, способствуя увеличению ее эффективности. Он обратил внимание на го, что крупные ученые, создающие большие научные ценности, как правило, являются очень добрыми и высокоэтичными людьми.

Т. И. Ойзерман заявил что необходимо рассматривать науку не только как способ познания, следует также учитывать, что научная деятельность формирует определенный тип личности п соответствующие этические нормы, производит высшие этические ценности. С точки же зрения Б. М Понтекорво, создать автоматически более гуманный тип личности только потому, что человек так или иначе занимается научной деятельностью, наука не может.

М.В. Волькенштейн предложил учитывать тот факт, что наука — это не только сумма знании, но и творчество, соответствующие общественные институты, формы взаимоотношении человечества с окружающим миром и с самим собой В этом плане, по его мнению, наука неразрывно связана с этикой. Основными этическими категориями, с которыми имеет дело наука как форма человеческой деятельности, являются истина (и поиск истины) и гармония (и поиск гармонии) в окружающем мире И то и другое имеет этическое содержание, ибо истина есть этическая категория. Б. М. Кедров отметил, что, занимая определенное место в общественной жизни, наука, хотя сама по себе и не создает этических ценностей, но, раскрывая объективную истину, дает принципы, которые одному классу служат для одних целей другому — для других; тем самым наука обнажает свою социальную направленность, которую в конечном счете нельзя оторвать от ее содержания.

В дискуссии поднимался вопрос о гуманистической функции науки, которая должна проявляться в решений ее основных проблем, обращенных к человеку, и о несоответствии во многих случаях реального образа современной науки этой идеальной модели Н. В. Мотрошилова подчеркнула необходимость выявить, способна ли наука к внутреннему гуманистическому самоконтролю, заключается ли гарантия гуманизма в самом занятии научной деятельностью, или же сама наука не производит ни добра, ни зла, а решающее значение имеет та или иная внешняя сила, находящаяся за пределами установок и технологии научного поиска, как такового, и регулирующая деятельность ученого. По ее мнению, наше время порождает в этом отношении обнадеживающие тенденции, есть основания полагать, что соображения гуманизма все настоятельнее будут проникать в саму структуру науки в качестве норм ориентации, влияющих на конкретное научное исследование.

М. А. Лифшиц обратил внимание на противоречия, которые могут иметь место между устремленностью к истине п этической стороной познания, гуманистической установкой. Он заявил, что в интересах достижения всей полноты истины как цели знания вполне возможны ограничения отдельных сторон научного исследования. Наука — не как стремление к истине, а как общественная сила — нуждается в общественном контроле. М. В. Волькенштеин согласился с этой идеей, поставив вопрос: что подлежит контролю — наука или ее применение? По его мнению, должно контролироваться применение науки. В связи с этим Т. И. Ойзерман обратил внимание на то, что применение науки в свою очередь может стать исследованием. Он отметил, что наука, как и всякая сфера деятельности людей, предполагает определенные человеческие от ношения, включающие в себя нравственный аспект. Рассмотрение науки лишь как некоего инструмента, который просто “служит” человеку пли истине, является, по его мнению, недостаточно конкретным. Необходимо раскрывать многообразное содержание этих понятий, социальные и мировоззренческие позиции ученых. В. А. Энгельгардт также указал на значение социальной ответственности ученого. Касаясь вопроса о добре и зле как плодах науки, он отметил, что это обнаруживается при анализе реальных взаимоотношений науки с ее технологическими приложениями. Здесь складывается ситуация, которую он шутливо охарактеризовал как состоящую из “охов” и “ахов”. Одни с восторгом говорят: ах, как это прекрасно — изменить природу микробов и заставить их осуществлять технологические процессы. Другие с тревогой говорят: ох, как это опасно — начнут с микробов, а кончат тем, что будут изменять психику человека. Между этими Сциллой п Харибдой мечется сейчас генетическая инженерия. По мнению В. А. Энгельгардта, возможность получения положительных результатов заложена в самой природе научного искания, а опасность, в сущности говоря, коренится исключительно в действиях человеческого общества, которое в силах ее предупредить.

Определяя процесс познания как нечто “безразмерное”, М.К. Мамардашвили утверждал, что наука является человеческой ценностью в той мере, в какой открываемому ею содержанию и соответствующим состояниям человеческого сознания не может быть придана никакая ценностная размерность. В науке, по его мнению, речь идет лишь об одном: на основе одних имеющихся знаний и наблюдения производить другие знания.

Э.Ю. Соловьёв отметил, что особенностью современных споров о возможностях гуманистической ориентации науки является предельное сближение и даже отождествление науки и техники, так что этико-гуманистические оценки научного знания представляют собой хотя и слитые в единый комплекс, но принципиально различные подходы к действительности. Техника — это по преимуществу “культура средств”, и осваивать реальность технически — значит рассматривать технику под углом зрения ее пригодности для человеческих нужд, ее используемости, исчислимости, инструментальности. Что касается науки, то ее основной установкой является постижение действительности “такой, какова она есть”, как она существует, независимо от человеческих интересов и нужд и даже вопреки им. Наука берет реальность в качестве “самобытия” и в пределе ставит вопрос о ее сохранении и воспроизведении в условиях технико-прагматической экспансии. Опасения, которые так остро звучат, например, в современной экологии, кажутся наглядным выражением общего внутреннего пафоса науки, пафоса своеобразного попечения о сохранности бытия, как оно существует независимо от человеческого сознания и воли.

В.Ж. Келле подчеркивал, что наука может развиваться, ориентируясь лишь на бесконечный процесс продуцирования знания, на то, что знание “безразмерно”; в этом заключается нейтральность науки по отношению к добру и злу, ее внутренняя этическая стерильность. В то же время достигнутый наукой уровень знаний требует обязательного установления каких-то норм контроля, причем не просто норм научной деятельности, необходимых для продуцирования научного знания, но и норм, ориентация на которые предполагает ограниченно развития определенных отраслей науки.

Поскольку достаточно явно зафиксирована вненаучная антигуманность использования достижений науки, ее обусловленность социально-культурным фоном и механизмами управления наукой и потребления ее достижений, в качестве меры контроля прогнозируются вненаучные факторы. В таком виде проблема упирается в механизмы социального включения, управления и потребления науки. В этой связи Э. Ю. Соловьев отмечал, что в этически ориентированном контроле нуждается не столько сама наука, сколько ее общественная организация, способ ее соединения с техникой и экономикой. Прогностически выявляется новый тип деятельности, новый тип экспериментов, новый тип организации научного поиска, при котором ученый обязан дать обоснование социальной значимости, непротиворечивости приложений науки к жизненным ценностям человека, определенные гарантии от антигуманности плодов поиска. Эффективность такого контроля, который включает в себя и этико-гуманистические критерии, в немалой степени зависит от того, насколько он будет компетентным, насколько активно станут участвовать в нем ведущие ученые, обеспокоенные проблемами общественной организации науки, насколько прочным окажется союз науки и демократии.

Эти идеи в той или иной форме были поддержаны п развиты другими участниками дискуссии. Так, Э.Г. Юдин обратил внимание на то, что причастность науки к целям человека и порождает ее связь с нравственностью п ценностями, поскольку высшими регуляторами системы целей являются именно ценностные п нравственные принципы. Проблема же здесь возникает, по его мнению, потому, что сама по себе наука как система теоретического знания не содержит внутри себя универсальной шкалы ценностей и нравственных норм; вследствие этого разрабатываемые ею теоретические программы деятельности так или иначе корректируются со стороны реально действующих в обществе шкал подобного рода (прежде всего, конечно, социально-классовых факторов).

Касаясь существа дискуссии о соотношении науки и этики, В. М. Межуев отметил, что речь здесь идет не только о том, должен или не должен ученый экспериментировать на человеке. Это проблема важная, но, по его мнению, частная. Речь идет о другом. Может ли наука быть единственной руководительницей человека? Может ли человек полагаться во всем на суждения науки? Видимо, не может. Не только наука, но и мораль и искусство должны служить ориентиром поведения человека, исходными основами его культуры. Тезис о единстве науки и нравственности как основы гуманизма был подчеркнут также В. С. Марковым. Ю. А. Замошкин обратил внимание на то, что, обсуждая вопрос о недопустимости определенных опытов с человеком, мы выходим не столько на проблему этики ученого, этики науки, сколько на проблему ценностной ориентации социальной системы, одним из элементов которой является наука. В этом смысле демократический контроль над наукой тоже есть проблема функционирования той или иной социальной системы.

Обсуждение проблем, выявленных в дискуссии о связи науки и этики, было продолжено в ряде последующих публикаций и дискуссий на страницах журнала “Вопросы философии”, а также журнала “Вопросы истории естествознания и техники” (1980, № 4, 1982, № 2, и др.).

Социально-этические проблемы науки широко обсуждаются сегодня и в международном масштабе. Достаточно сослаться на многогранную деятельность в этом направлении отдела ЮНЕСКО “Наука в современном мире”, который организовал ряд исследований, в частности, по проблемам генетики и этики. Эти проблемы дискутировались и на XVI Всемирном философском конгрессе, в том числе па заседаниях, посвященных “вызову”, который биология бросает философии. Они получили определенное отражение и в дискуссиях на VII Международном конгрессе по логике, методологии и философии науки, состоявшемся в 1983 г. в Зальцбурге (Австрия).

Выступивший на конгрессе с докладом “Этическое измерение знания” Ж. Ладриер (Бельгия) отмечал, что подлинная проблема этики науки относится к самой науке, а не к ее применениям или следствиям в других областях. В самом деле, этическая проблема возникает только там, где есть ответственность. Ответственность науки имеет два измерения. С одной стороны, это ее ответственность за свое собственное становление. С другой — это косвенная ответственность в ситуации “возможностей”: наука создает возможность определенных действий, не относящихся к сфере науки, но и не могущих реализоваться без нее. Таким образом, Ладриер различает внутреннюю и внешнюю ответственность, полагая, что основной является внутренняя ответственность.

Как считает Ладриер, исходный принцип этики науки должен быть найден в самом процессе познания. Можно сформулировать этот принцип так: подлинный долг науки, который выражает ее специфическую этику, состоит в том, чтобы гарантировать свободное проявление ее эпистемологической (связанной с получением истинного знания) нормативности. Но это предполагает два требования: с одной стороны, на поверхностном уровне — верность нормам критически обоснованного исследования, поскольку они уже были осознаны, а с другой стороны, на глубинном уровне — постоянное внимание к обновлению, изобретению норм, с тем чтобы наука все время приходила в более точное соответствие со своей целью.

Что касается внешней ответственности, то она, по мнению Ладриера, связана с тем, что познание делает возможными ситуации, которые в других отношениях представляются неприемлемыми. Нельзя отрицать, что наука должна отвечать за эти возможности, однако это еще не означает, что ей следует отступить перед ними. Кроме того, нельзя знать наперед, что окажется возможным, когда данное исследование породит свои результаты. Ответственность науки состоит в осознании той роли, которую она фактически играет в возникновении опасных возможностей, в точном информировании о том, что поставлено на карту, и о неизбежных последствиях, а также в поиске соответствующих мер, призванных ограничить риск и, если возможно, предотвратить потенциально опасные ситуации. Это, считает Ладриер, касается только науки самой по себе. Но благодаря присущему ей этическому измерению наука должна иногда покидать свою собственную область, чтобы с помощью своих методов и своим собственным духом оказать помощь другим областям, в которых возможности, созданные наукой, угрожают разрушительными последствиями.

Другими словами, этика науки, будучи этикой, содержит в себе необходимость интегративного подхода, который требует, чтобы наука вписывалась в целостность существования, в единство бытия. Как видим, наука имеет этическое измерение в конечном счете лишь постольку, поскольку она призвана преодолеть себя в том движении объединения, которое можно обозначить словом “мудрость”.

С нашей точки зрения, в позиции Ладриера, которая подчас формулируется в довольно абстрактных и туманных выражениях, принципиальными представляются следующие моменты: стремление выявить этическое измерение, присущее научной деятельности; понимание социальной ответственности науки, которое, не исключая вопросов о последствиях применения научных результатов и о направленности научного познания на поиски истины, подчеркивает прежде всего, что наука ответственна именно как наука, а не только через порождаемые ею технические средства. В то же время следует отметить, что отнесение Ладриером ответственности не к ученым, а только к науке ведет в конечном счете к тому, что он оказывается не в состоянии показать практическую значимость и хотя бы наметить пути решения тех конкретных проблем, которые, собственно говоря, и порождают современную этику науки. Он даже не ставит перед собой задачу выявления механизмов, которые могли бы связать ответственность науки в целом с ответственностью ученых, а ведь без этого анализ перестает быть конкретным и реалистичным.

Другие аспекты взаимоотношений между наукой и этикой были рассмотрены в докладе, представленном на конгрессе в Зальцбурге М. Пшелецким (ПНР) и озаглавленном “Этические аспекты неэтических теорий”. Поскольку, по его словам, подлинным объектом моральной оценки являются человеческие действия (а следовательно, и люди, осуществляющие эти действия), постольку морально оцениваться может не сама по себе теория, а скорее акт ее выдвижения. Что касается научных (а следовательно, неэтических) теорий, акт их выдвижения морально нейтрален. Тем не менее неоспоримо, что определенный этический смысл приписывается и таким теориям, которые, казалось бы, абсолютно свободны от любых этических допущений. Против некоторых научных теорий выдвигаются обвинения в том, что они “легитимизируют”, т. е. оправдывают, действия, установки или политические линии, вызывающие возражения с моральной точки зрения. Два таких случая обсуждаются в докладе. Один из них — это гипотеза о наследуемости интеллекта, которая часто рассматривается как теория, узаконивающая дискриминацию ряда этнических групп. Другой пример — теория эволюции, которая с самого начала рассматривалась как основа “эволюционной этики”.

Анализ подобных случаев вскрывает, как правило, логические пробелы, присущие этой аргументации: научная теория, используемая для обоснования моральной оценки, на самом деле не обосновывает ее. Здесь либо имеется ошибка в рассуждении, либо моральная оценка фактически выводится не только из теории, но и из некоторых дополнительных, неявно подразумеваемых или “провозимых контрабандой” этических посылок. Вместо того чтобы осуждать соответствующие теории, следует выявить все скрытые посылки и направить моральное осуждение против них, поскольку именно данной теории приписывается этический смысл. Это, конечно, не означает, заключает Пшелецкий, что ученому безразлично социальное использование его теории, даже если оно основывается на ложной аргументации. Он должен быть здесь заинтересованным лицом, но скорее как гражданин, чем как ученый. В этом отношении особый долг философа — исследовать и критиковать предлагаемые попытки обоснования некоторых действий, установок и политических линий ссылкой на научные теории.

Отметим, что, на наш взгляд, Пшелецкий прав, выступая против попыток непосредственного обоснования моральных оценок авторитетом научных теорий.

Вообще говоря, положение об отсутствии логической связи между высказываниями о сущем (т. е. конкретно-научным знанием) и высказываниями о должном (т. е. моральными суждениями) давно усвоено философской мыслью. Связь между научным знанием и этикой действительно не лежит на поверхности (кстати сказать, поверхностная трактовка этой связи является одним из корней, питающих лженауку, о которой говорилось в предыдущей главе), а носит более глубокий, как бы интимный характер; для обнаружения данной связи надо рассматривать не столько научное знание, сколько порождающую его деятельность. Что же касается этой деятельности, то ее всегда осуществляет конкретный индивид как целостная личность, по отношению к которой различение “ученого” и “гражданина” является чисто аналитическим, так что часто бывает далеко не просто установить, где кончается ученый и начинается гражданин. К тому же и ученый, как таковой, не может снять с себя ответственности за то, каким образом функционируют в общественной жизни те специальные знания, в сфере которых он компетентен. Авторитет ученых — серьезная сила, способная противодействовать реакционным либо просто необоснованным моральным предписаниям и “практическим рекомендациям”, исходящим якобы от лица науки. Другими словами, есть задачи — назовем их не познавательными, а гражданскими,— решить которые тем не менее могут только ученые.

Как видим, проблема этических принципов широко обсуждается сегодня даже на тех форумах, где ранее ограничивались рассмотрением специальных логических и методологических проблем науки.

Проблема “наука — этика — гуманизм” привлекает внимание и такой организации, как Всемирный совет церквей, который проделал определенную работу, в частности, в оценке допустимости или недопустимости экспериментов на человеке и пр. (Expenments with Man. Geneva— N. Y., 1969)

На конференции по технологии, вере и будущему человека в документе “Церковь и общество” указывалось, что научные открытия, например, в генетике человека, и особенно перспективы их использования поставили богословов в затруднительное положение, так как они не могут рассчитывать на прецеденты для того, чтобы ответить на вопросы, которые никогда ранее не стояли. Теологи подчеркивают доминирующее значение нравственного аспекта; они исходят из того, что наука ввиду своей “ограниченности” не может выполнять роль верховного руководства жизнью; поскольку же наука и техника — всего лишь средство в руках человека, который может пользоваться ими “в самых противоположных целях”, необходим этический контроль над ней и ее использованием. Сходная точка зрения проводится и в докладе Всемирного совета церквей “Генетика и качество жизни”, где утверждается, что “ни христиане, ни гуманисты не могут встречать будущее, пользуясь только авторитетными ответами прошлого. Гуманное решение требует квалифицированных научных знаний, но сами эти знания еще не являются мудростью нравственного порядка или способностью понять человеческие ценности” (Genetics and the quality of life.— Study Encounter. Geneva, 1974, № 1, p. 6).

Оценивая в целом теологический подход к проблемам этики науки, следует отметить, прежде всего, его абстрактность, - что относится не только к вопросам нравственности, но и к рассуждениям об этическом контроле. Нетрудно видеть также его своеобразное сходство с сциентизмом, противопоставляющим познание и ценности, науку и гуманизм; теологи нуждаются в сциентизме, чтобы “дополнить” его и доказать тем самым свою “необходимость”.

Об этом свидетельствует, например, симпозиум, организованный по случаю 350 летней годовщины выхода в свет книги Галилео Галилея “Диалог о двух главнейших системах мира”. Обращаясь к ученым, папа Иоанн Павел II говорил, что если ранее между наукой и верой было “серьезное непонимание”, то теперь есть возможность преодолеть его путем “признания подходов, присущих знанию различного порядка”. Что здесь прежде всего имеется в виду? По словам папы, церковь через опыт и последующие размышления сама учится, теперь она лучше, чем раньше, уразумевает смысл того, что следует понимать под свободой исследования. По его мнению, не может быть настоящего противоречия между наукой и верой, которые, представляя собой “два разных порядка знания”, способствуют открытию “целостности действительности”, происходящей от Бога.

Характерно, что папа Иоанн Павел II избрал именно “дело Галилея” для “примирения” науки и веры. Папа отметил, что сегодня “большая восприимчивость” ученых и исследователей к духовным и моральным ценностям приносит в науку “новые направления” и требует более полного восприятия того, что имеет “всеобщее значение”. Это, по его мнению, также способствовало диалогу между наукой и церковью и обогатило его. Призывая развивать метод “углубленной специализации”, папа особо подчеркнул, что современная наука и техника стали действенной силой и предметом социально экономической стратегии, серьезно затрагивающей будущее человека. В этих условиях мир науки обнаруживает всю величину и значение своей ответственности, требуются глубокие нравственные преобразования, если мы хотим, чтобы научные и технические ресурсы современного мира были поставлены на службу человеку. Папа призвал ученых располагающих, как он выразился, “исключительным моральным влиянием”, утверждать “гуманистические и культурные цели науки”: “Защитите человека и его достоинство в тех центрах, где принимаются судьбоносные решения в области научного и социального планирования. И всякий раз, когда вы будете стремиться целостно развить человека, вы всегда найдете союзника в лице церкви”.

Как видим, в этих рассуждениях этические дилеммы современной науки затрагиваются с той целью, чтобы утвердить позиции религии, “модернизировать” ее, привести в “соответствие” с потребностями современной науки, обращающейся к человеку, его нравственному миру и ценностным ориентациям. Необходима поэтому удвоенная активность ученых, чтобы позитивно решать проблемы соотношения науки и этики и вместе с тем развенчивать претензии религии не только па монополию, но и вообще на какое-либо участие в решении этих проблем.

В этом плане представляет интерес рассмотрение итогов одной из наиболее представительных — как по составу ученых, так и по разнообразию высказанных точек зрения — дискуссий по проблеме “Наука и этика”, состоявшейся на 22-й Пагуошской конференции в г. Дубровнике (Югославия), в 1975 г. Материалы дискуссии (Enrvclopaedia moderna, 1975, g. 10, № 30/1) позволяют затронуть ряд других аспектов вопроса о соотношении науки и этики. Ее участники констатировали, что современный научно-технический прогресс связан с целым рядом нежелательных последствий, таких, как создание новых, все более разрушительных средств массового уничтожения, увеличение разрыва между промышленно развитыми и развивающимися странами и т. д. По-разному расценивая причины и истоки этих явлений, они оказались тем не менее единодушны в том, что дальнейший научно-технический прогресс не может больше рассматриваться как самоцель и что его развитие должно быть переориентировано таким образом, чтобы достижения науки и техники использовались лишь на благо человечества. С особой остротой обсуждались проблемы социальной ответственности ученых и возможности создания таких социальных механизмов, которые позволили бы превратить эту ответственность в достаточно эффективное средство контроля направлений и тенденций научно-технического развития.

Югославский ученый И. Супек, открывая дискуссию, выступил с критикой тезиса об этической нейтральности науки. “Ставя вопрос об отношении науки к этике,— отметил он,— мы должны прежде всего преодолеть пропасть, вырытую спекулятивной мыслью между объективно ориентированным исследованием и моральной оценкой. Если с самого начала мы будем рассматривать науку как нечто совершенно отличное от этики, то все попытки построить мосты над этой пропастью будут напрасными” (Encyclopaedia moderna, 1975, g. 10, № 30/1, s, 19). Наука, по словам Супека,— это область приложения человеческих устремлений, пронизанных любопытством, общими усилиями, сомнениями, ценностными суждениями — всем, чем наполнена наша повседневная деятельность. Пропасть между наукой и этикой обусловлена таким пониманием науки, когда она рассматривается как логическая дедуктивная система, в которой посредством определенных операций мы выводим нечто из фундаментальных принципов и законов. Такая концепция подкрепляется делением науки на “чистую” и прикладную: предполагается, что первая занята исключительно поисками истины, тогда как вторая служит социальным интересам. Из этого следует, что только прикладная наука может рассматриваться как подлежащая этической оценке, в то время как чистая наука находится за пределами каких бы то ни было моральных убеждений. Эта концепция, по мнению Супека, несостоятельна и восходит в своих основаниях к позитивистской философии.

Действительно, такая концепция опирается на весьма упрощенное представление о познавательной деятельности и фактически низводит познающего субъекта до уровня автомата. И хотя современные методологические исследования убедительно показали несоответствие подобных представлений реальности научного познания, данная концепция имеет еще немало сторонников. Согласно этому взгляду, исследователь должен обладать острым зрением, но ни воображение, ни фантазия ему не нужны. Творчество человека может только испортить картину вещей или описание фактов. Такого рода представления ведут к разрыву не только между наукой и этикой, но и между наукой и искусством, поскольку не позволяют понять их общие истоки.

Наука, по словам Супека,— это не выслеживание и фотографирование некой вечной и самодостаточной истины, наука может быть понята скорее как творение человека, как его деятельность, имеющая свою историю и по-своему предвосхищающая будущее. Поняв это, мы не будем больше вытеснять этические принципы за пределы науки, а, напротив, в самом нашем исследовании обнаружим моральные императивы. Наука — это кооперативная деятельность, в ходе которой исследователи вступают в интенсивное взаимное общение и устанавливают универсальные критерии и проблемы. Супек выявляет некоторые этические по своей природе принципы, лежащие в основе научной деятельности,— терпимость, критический дух, неприятие любых форм догматизма и предрассудков и др. Многие из этих принципов, по его мнению, должны применяться и за пределами науки — во взаимоотношениях между нациями и народами, в борьбе против религиозного фанатизма и догматических идеологий. “Воображение, — отмечал он,— так сильно развитое в науке и искусстве, позволяет нам смотреть на вещи с разных сторон и благодаря этому отыскивать выход из наиболее острых кризисов. Если бы наше мышление было простым отражением реальности или общества, в котором мы живем, мы не смогли бы понимать цивилизации, совершенно отличные от нашей, как не могли бы и творчески изменять мир” (Encyclopaedia moderna, 1975, g. 10, № 30/1, s. 21).

В этой связи хотелось бы подчеркнуть следующее. Многие современные (а впрочем, не только современные) критики науки, по сути дела, отождествляют ее с классическим естествознанием, одной из основных тенденций которого был механицизм — стремление объяснить все изучаемые явления и объекты исходя из принципов и представлений ньютоновской механики. В результате познавательные установки, характерные для одной из исторических стадий развития науки (хотя и в пределах этой стадии их авторитет отнюдь не был абсолютным), выдаются за специфические признаки научного познания вообще, делается вывод, что наука неизбежно ведет к сухому, одностороннему видению реальности, что она убивает творческое воображение. Но такая критика во многом прямо противоположна действительному положению дел. Тот, кто знает, сколь разнообразны выдвигаемые в современной физике теории тяготения, какой широкий спектр концепций происхождения, эволюции и строения Вселенной разрабатывает сегодняшняя астрономия, насколько отличны друг от друга теории, описывающие биологическую эволюцию, едва ли сможет отнестись всерьез к подобным представлениям о науке. Реальная, а не карикатурно упрощенная наука в любой момент ее развития видит ограниченность, неполноту имеющегося знания и не склонна абсолютизировать достигнутый ею уровень. Конечно, научное знание строится и оценивается на основе целой совокупности методологических норм (также исторически изменяющихся и развивающихся). Но познание не может быть ограничено простым следованием этим нормам. Оно всегда — выход за пределы сложившихся знаний и в силу этого творчество, требующее напряженной работы воображения. И следует согласиться с Супеком, что такая работа воображения совершенно необходима в процессе поиска решений глобальных проблем современности.

Научно-техническая революция чрезвычайно обострила моральные конфликты. В этих условиях, отмечает Супек, ученые больше не могут утверждать, что они занимаются только чистым, абстрактным исследованием, тогда как инженеры и изобретатели находятся на службе у промышленности и военных: “Вы можете совершенно не интересоваться практическими вопросами, но, поскольку вы публикуете что-нибудь, сделанное вами может быть использовано для самых различных целей” 1. В современных условиях, по его мнению, наряду с индивидуальной моральной ответственностью все большее значение приобретает коллективная ответственность ученых, что требует единого подхода. “Этика... основанная на действиях отдельных индивидов, мало что может дать в нынешних критических ситуациях” (Ibid., s. 22). Ответственность ученых предполагает их активное участие в решении наиболее острых проблем современности. Необходимо, считает Супек, не только изыскивать новые возможности для улучшения жизни, но и приводить их в действие; нужно ввести в действие весь творческий потенциал, если мы надеемся улучшить судьбу человечества.

На Пагуошской конференции 1975 г. были представлены разные точки зрения по проблемам соотношения науки и этики и социальной ответственности ученых. Было сообщено о мероприятиях, проводимых ЮНЕСКО в плане изучения и оценки социальных последствий научно-технического прогресса. В 1975 г. под эгидой ЮНЕСКО начато осуществление проекта “Наука в современном мире: развитие науки и ее человеческие последствия”. Исходные принципы, положенные в основу этого проекта, сводятся к следующему. Наука и техника стали одновременно величайшей надеждой для человеческого прогресса и одной из наиболее серьезных угроз, с которыми сталкивается современный человек. Такая ситуация возникла в связи с колоссальной мощью научной технологии. Направлена ли она на уничтожение болезней человека или на производство оружия, способного уничтожить человеческий род? В некоторых случаях результаты улучшения техники ведут к противоречивым последствиям. Один из результатов этого, характерный для развитых стран и особенно для молодежи,— растущее недоверие по отношению к науке и ее приложениям. И это в то время, когда планета должна обеспечить существование 4 (теперь — уже 5) млрд. людей, что возможно только на основе непрерывного и рационального использования техники. Вместе с тем и безрассудное использование техники, связанное в первую очередь с эксплуатацией, несет столь же серьезную угрозу. Катастрофы можно избежать только в том случае, если науку и технику удастся поставить под строгий и гуманный контроль. Еще более серьезна ситуация в развивающихся странах, где обещанное научно-техническим прогрессом оказалось невыполненным; нищета, голод и болезни все еще являются уделом большей части человечества. Отказ от науки и техники может только ухудшить эту ситуацию (Encyclopaedia moderna, 1975, g. 10, № 30/1, s. 24).

Далее речь идёт о предпринимаемых в развитых странах попытках контролировать и направлять развитие науки и техники. По мнению экспертов ЮНЕСКО, социальный контроль за развитием техники должен осуществляться людьми (включая ученых), на которых лежит реальная ответственность за то или иное применение научных исследований. Проблематика науки в современном мире "должна в большей мере концентрироваться на потребностях общества и неотложных проблемах мира. В рамках этого проекта ЮНЕСКО проводится, в частности, изучение культурных, этических и эстетических проблем, возникающих в ходе развития как уже сформировавшихся, так и новых научных дисциплин и видов техники.

Как уже отмечалось, разочарование во многих последствиях научно-технического прогресса вызвало на Западе оживление интереса к восточным социально-этическим доктринам. В этой связи целесообразно рассмотреть, как истолковывается соотношение науки и этики учеными, представляющими страны Востока. Перспективы и последствия научно-технической революции в развивающихся странах далеко не однозначны. “Перед развивающимися странами научно-техническая революция с особой остротой ставит вопрос: суждено ли им в полной мере воспользоваться достижениями науки и техники, обрести тем самым силы в борьбе против неоколониализма и империалистической эксплуатации, или же они так и останутся на периферии мирового развития?” (Материалы XXVII съезда Коммунистической партии Советского Союза, с. 10.)

Сразу же подчеркнем, что глобальное противопоставление ценностей Запада и Востока неправомерно хотя бы потому, что культуры Востока не представляют собой какого-то недифференцированного единства и различия между ними подчас ничуть не меньше, чем между каким-либо регионом Востока и Западом. Необходимо сказать и о том, что, критикуя ценности Запада, многие мыслители стран Востока на самом деле выступают против ценностей буржуазной цивилизации; вместе с тем такое недифференцированное рассмотрение западной культуры в свою очередь неправомерно. Еще В. И. Ленин указывал, что культура той или иной нации отнюдь не совпадает с буржуазной культурой. На Пагуошской конференции “Наука и этика” помимо европейских представителей выступали также деятели науки из Египта и Индии.

Египетский ученый А. Абдель-Малек предложил свою версию исторического рассмотрения взаимоотношений между наукой и этикой, основанную на сопоставлении западной и восточной традиций.

С его точки зрения, наука и этика стали рассматриваться как относящиеся к двум различным и антагонистичным областям познания и деятельности лишь в европейской культуре нового времени. В этом плане характерна брехтовская версия трагедии Галилея — трагедии великого человека, разрываемого антагонистическим столкновением между правом на научное исследование и принуждением социального и философского порядка. Убежищем для Галилея (впоследствии он оказался не одиноким в этом отношении) явилось принятие объективизма и отказ от решения политических и моральных вопросов. Однако до Галплея ситуация была иной, считает Абдель Малек. Ученый и философ жили активной жизнью не как два отдельных индивида, объединенных насильно, но как люди, включенные в общество. И в древней, и в христианской Европе до Ренессанса “концепция человека ученого, противопоставленного человеку философу или моральному философу, не принадлежала к преобладающей традиции западной мысли и социальной практики” (Encyclopaedia moderna, 1975, g. 10, № 30/1, s. 27).

Что касается восточной традиции, то здесь, по мнению Абдель Малека, развитие было более непрерывным. С момента образования главных наций Востока, группировавшихся вокруг двух основных очагов цивилизации — индо арийского и китайского, и до сих пор общественная роль человека науки и естественной философии понимается совершенно иначе. Во всех странах Азии, Африки и арабского мира ученые воспринимают себя как “органических интеллектуалов”. Наука должна открывать секреты природы и жизни, искать истину. Сама же истина всегда рассматривалась как специфическое национально культурное образование в рамках совокупности цивилизаций.

Таким образом, оппозиция “наука и этика”, согласно Абдель Малеку, возникает лишь в Европе и в западном мире в конце XV в. Происходившие здесь в этот период сдвиги явились необходимыми предварительными условиями для появления особого слоя граждан, занятых в основном интеллектуальной деятельностью, как научной, так и этической, причем они более, чем прежде, были отделены от структуры власти и тем не менее полностью зависели от нее — в самом своем существовании, в известности, влиянии, продвижении. Так возникала современная интеллигенция, имевшая значительно большую, чем прежде, свободу мысли.

Начавшийся период великих научных открытий которые рассматривались как главное средство экономического и промышленно-технического развития, стал и периодом более острых и крупных конфликтов между классами, нациями, политическими системами и идеологиями. Прогресс человека творца, концепция непрерывного и все ускоряющегося роста, постоянно улучшающего условия существования человека,— все это вело к постановке новых вопросов, к развитию моральной (в том числе социальной и политической) философии. Агония Галилея, как ее увидел Брехт, через ряд систем моральной и социальной философии привела к Хиросиме и Вьетнаму “Ученые, воображавшие, что они являются верховными правителями, начали вступать в конфликт со своими работодателями, контролерами и патронами — с современным государством. Наука, открывающая средства существования, стала выглядеть и как наука для производства средств доминирования, подавления и насилия” (Encyclopaedia moderna, 1975, g. 10, № 30/1, s. 29).

Здесь следует отметить противоречие, характерное для взглядов Абдель-Малека. С одной стороны, говорится о том, что брехтовский Галилей, т. е. в данном случае обобщенный образ представителя системы ценностей научного сообщества, становится на позиции объективизма и отказывается от “решения политических и моральных вопросов”. С другой стороны, тот же Галилей, т. е. ученый Запада, воображает себя верховным правителем, что представляется надуманным. Вместе с тем характерно, что та трагическая ситуация, которую описывает Брехт, создавая образ Галилея, стала сегодня объектом историко-научных исследований. Так, западногерманский социолог науки В. Ван ден Деле, рассматривая процесс оформления науки как социального института в новое время, показывает, что он был связан с обособлением ее от политики, морали, религии и движения за реформы. Такое обособление, пишет он, диктовалось не только собственно научными целями, но и социальными обстоятельствами, в частности тем, что институционализация науки происходила в условиях абсолютизма. В результате исторически сформировалась нормативная установка на этическую нейтральность науки. Такая установка, однако, не является единственно возможной. И не случайно, пишет В. Ван ден Деле, в настоящее время — в эпоху экологического кризиса, опасности ядерной катастрофы, развития генной инженерии — она вызывает протест общественности, все более настоятельно выдвигается требование о включении нравственной составляющей в сферу научного мышления (Van den Daele W. The social construction of science: institutionalisation and definition of positive science in the latter half of the XVII-th century.— In: The Social Production of Scientific Knowledge. Dordrecht — Boston, 1977, p. 27-54).

С нашей точки зрения, эта составляющая всегда была присуща научному мышлению, хотя и не выражалась обычно в явных формах; поэтому речь должна идти скорее о том, чтобы выявить эту составляющую и представить ее в формах, соответствующих современным условиям, чем о необходимости привнесения ее откуда-то извне.

Недостаток объективности и исторической конкретности у Абдель-Малека становится особенно очевидным, когда он характеризует традиции великих восточных цивилизаций, которые, с его точки зрения, всегда рассматривают человека в обществе и его многогранную деятельность — человека-ученого, человека — морального философа, человека — гражданскую личность — как целостное единство, прочно и неотторжимо вплетенное в национально-культурную структуру, в свою очередь включенную в совокупность цивилизаций. Ведь для истории многих стран Востока были характерны и деспотизм, и тирания, и полное подавление личности государством, и религиозный фанатизм.

Ныне, продолжает Абдель Малек, западная форма развития переживает глубокий кризис, а ее гегемония вызывает протест со стороны развивающихся стран. Однако политические лидеры и государственные деятели Запада отказываются признать, что это не кризис цивилизации вообще, а кризис одной из ее форм — индустриального или “постиндустриального” общества. Путь, по которому идут развитые капиталистические страны Запада, ведет ко все возрастающему потреблению запасов сырья и энергетических ресурсов на планете во имя все более высокого уровня своего богатства.

Таким образом, отмечает Абдель Малек, западная концепция должна быть в корне пересмотрена Фактически она уже начинает пересматриваться. Происходит фундаментальная переоценка целей современной западной цивилизации, в частности тех, которые связаны с капитализмом. Требует переоценки и сложившееся на Западе понимание Востока. Так, например, об арабах вспоминали только в связи с их завоеваниями, а значение и роль исламской цивилизации для развития Запада недооценивались. Сейчас интерес к Востоку усиливается, причем не столько благодаря усилиям ученых, сколько благодаря волне национальных и социальных революций, направленных на его возрождение. Оценивая позицию египетского ученого в целом, следует отметить как положительный момент острую критику буржуазной цивилизации, оказывающей пагубное воздействие на человека и условия его существования. Это воздействие сказывается и на развивающихся странах. Вместе с тем идеализация культуры и ценностей стран Востока, как и негативизм в отношении научно-технических и культурных достижений других регионов мира, не позволяет Абдель-Малеку предложить какие-либо реальные и конкретные пути решения рассматриваемых им проблем. Созданный им образ “органического интеллектуала” — это, по нашему мнению, не столько обозначившаяся тенденция, сколько утопия.

Индийский ученый А. Ахмад выдвинул в своем выступлении концепцию этики науки, основанную на своеобразно истолкованных принципах универсализма. Он констатировал, что основные проблемы современности — это вопрос о войне и мире и тесно связанные с ним вопросы освобождения и выживания человека. По его мнению, решение этих вопросов требует нового, универсалистского видения человека. Поведение человека обусловлено складывающимися в культуре определенными образами человека, которые подкрепляются социальными структурами. Так, экономические и политические модели человека отмечают в нем лишь стремление к максимальному удовлетворению своих узких интересов в мире конкурентной борьбы По такому же принципу строятся и социальные, политические, религиозные и иные институты общества. Все это ведет к отчуждению людей друг от друга, а следовательно, к эксплуатации человека человеком, насилию и войнам, к тому же человек противопоставляет себя не только другим людям, но и природе, что приводит к ее хищнической эксплуатации и разрушению среды обитания.

В качестве альтернативы Ахмад предлагает разработать концепции универсального сообщества и универсального человека, их поведенческих, структурных и культурных характеристик Ни одно из великих религиозных или идеологических движений, считает Ахмад, не смогло развить и распространить дух универсализма По его мнению, средством его укрепления может служить этика науки. Но почему и как объективная, считающаяся свободной от ценностей система мышления и действия может быть связана с другой, сугубо философской, ценностной? Отвечая на этот вопрос, автор сопоставляет ценности универсализма с ценностями, на которые опирается научное исследование. Наука, если отвлечься от некоторых исторических исключений, универсальна по своим интеллектуальным и социальным ориентациям Об этом свидетельствует открытие общих законов природы, взаимосвязи отдельных явлений, т. е. единства в разнообразии, которого наука ищет безотносительно к разного рода субкультурным ограничениям, влияющим на мировоззрение человека.

Проявлением этого качества выступает и беспристрастность в науке. Предполагается, отмечает Ахмад, что во имя объективности ученый остается беспристрастным и этически нейтральным в отношении изучаемых им феноменов; однако он является и должен быть как бы частью этих феноменов, чтобы оценить их и полностью понять. “Объективность в науке не есть ценность сама по себе, так же как беспристрастность и этическая нейтральность. Они фундаментальны для науки, поскольку позволяют идти к высшей ценности: глубоко оценить и понять природу, чтобы обнаружить скрытое единство за видимым разнообразием” (Encyclopaedia moderna, 1975, g. 10, № 30/1, s. 32—33)

Как может наука способствовать реализации идеалов универсализма? Необходимыми условиями для этого Ахмад считает освобождение ее от служения такой технике, которая закрепляет эксплуатацию, и от дегуманизирующего воздействия технократии, а также развитие науки на основе фундаментальных ценностных предпосылок, таких, как космическая непрерывность, единство в разнообразии, объективность, гуманизм и т. д. Именно в этом случае этика науки и дух универсализма будут взаимосвязанными. В свою очередь это требует критического анализа и пересмотра целей и ценностей, приписываемых современной науке (и самим себе) ее деятелями. Едва ли можно согласиться с Ахмадом, что некоторые ограниченные теоретические модели человека являются источником отчуждения, эксплуатации, насилия и т. д. К тому же здесь он противоречит самому себе: ведь подчеркиваемая им универсальность науки никак не согласуется с тем, что именно наука вырабатывает теоретические модели, ограничивающие человека узкими групповыми интересами. Можно понять индийского ученого, подчеркивающего профессиональную ответственность исследователей, которые, учитывая идеологическую значимость их деятельности, призваны отстаивать и утверждать гуманистические идеалы и ценности, объединяющие человечество. Однако эти идеалы и ценности станут общечеловеческими не в результате призывов и проповедей, а лишь в той мере, в какой широкие массы, и в том числе трудящиеся развивающихся стран, станут подлинными творцами истории, в той мере, в какой борьба за социальный прогресс, за мир во всем мире и национальную независимость сделается непосредственным содержанием их общественно-исторической практики.

Подводя предварительные итоги рассмотрения различных концепций взаимосвязи науки и этики, хотелось бы подчеркнуть, что ученые и мыслители развивающихся стран ищут свои специфические пути решения данного вопроса, который для них ввиду своеобразия социально-экономических структур и культуры этих стран выступает в особенных формах. Многое в их взглядах можно и нужно подвергать критическому анализу; тем не менее само их участие в обсуждении этических проблем науки — принципиально важное обстоятельство, позволяющее раздвинуть рамки дискуссий, выявить новые аспекты рассматриваемых проблем и тем самым обеспечить широкую основу для поиска конструктивных решений, учитывающих интересы развивающихся стран и необходимость участия науки в определении путей их социально-экономического и культурного развития. Как уже отмечалось, при обсуждении этических проблем науки недостаточна трактовка ее лишь как совокупности знаний, абстрагированных от контекста целенаправленной деятельности людей, создающих и использующих эти знания. Именно с таким пониманием науки связан тезис о ее этической нейтральности. Напротив, если мы видим в науке познавательную деятельность, и притом социально организованную, мы тем самым открываем возможность для выявления целого спектра этических характеристик этой деятельности. Следует отметить, что до сих пор научная деятельность изучается в основном как исследовательская, т. е. направленная на получение нового знания (в предыдущем изложении мы также акцентировали данный момент). Это, конечно, фундаментальная характеристика научной деятельности. Однако, как известно, деятельность ученого, особенно современного, не ограничивается исследованием; она включает и преподавание, и информационную работу — как поиск информации, необходимой для постановки исследовательской задачи и обсуждения методов ее решения, так и информирование коллег,— и популяризацию достижений науки, и решение вопросов управления, в том числе исследованиями и разработками, и редактирование, и рецензирование. Наконец, нередко ученый выступает в роли консультанта или эксперта при решении тех или иных проблем. Такой диапазон обязанностей ученого — закономерное следствие как многообразия и взаимосвязи социальных функций науки, так и ее развития, усложнения взаимоотношений внутри научного сообщества.

Многообразие форм и видов научной деятельности лишь в последние годы стало анализироваться науковедением, социологией науки, историей науки; оно вызывает и расширение круга проблем, которыми занимается этика науки. Обратимся в этой связи к точке зрения норвежского ученого Г. Скирбекка, остро поставившего на 22-й Пагуошской конференции вопрос о социальной ответственности ученого, выступающего в качестве эксперта при подготовке ответственных политических решений.

Анализируя соотношение между наукой и этикой, Скирбекк характеризует науку в различных ее аспектах. С логической точки зрения наука выступает как “деятельность, посредством ко горой истинные высказывания отделяются от ложных. Будучи деятельностью, направленной на поиск истины, наука регулируется нормами “ищи истину”, “избегай бессмыслицы”, “выражайся ясно”, “ищи интересные гипотезы”, “старайся проверять свои гипотезы как можно более основательно” — примерно так выглядят формулировки этих внутренних норм науки” (Encyclopaedia moderna, 1975, g. 10, № 30/1, s. 34). Следовательно, заключает он, этика в этом смысле предполагается в науке, отношения между наукой и этикой не ограничиваются вопросом о хорошем или плохом применении научных результатов. В свою очередь, чтобы действовать этически, человеку необходимо знать, какова ситуация. Такого рода знания в определенной мере дает наука. Когда этика не ограничивается абстрактными нормами и ценностями, а рассматривается в практических ситуациях, у нее обнаруживаются связи с научным знанием.

С социологической точки зрения наука, будучи деятельностью, имеет свои мотивы и потребность в легитимизации, т. е. в обосновании, которое предпринимает отдельный ученый или исследовательская группа для проведения своей научной работы с целью получить либо экономическую поддержку, либо позволение делать то, что они делают. Это могут быть указания на социальную пользу научного исследования, на военные потребности, на ценности образования либо на самоценность поиска истины как таковой. Кроме того каждая научная дисциплина, каждый исследовательский проект должны легитимизировать себя и относительно других дисциплин и проектов. Эти факторы являются внешними по отношению к функции научной деятельности, которая состоит в поиске истины.

С исторической точки зрения отделение этики от науки и средств от целей и интеграция научной деятельности в технологическое и индустриальное общество — продукт общественного развития в условиях капиталистической экономики. Следовательно, отмечает Скирбекк, соотношение науки и этики должно рассматриваться социоисторически. Для того чтобы выявить ответственность современных ученых, необходимо иметь правильный взгляд на то, чем является наука в нашем обществе, а это предполагает некоторую теорию общества (Encyclopaedia moderna, 1975, g. 10, № 30/1, s. 34). Он подчеркивает, что все современные общества в высшей степени рационализированы, онаучены, причем интеграция науки и процесса планирования и управления, сферы государства и предпринимательства становится все более глубокой. В качестве такой социально интегрированной деятельности наука выступает в форме экспертизы.

Технологическая экспертиза, осуществляемая, например, инженерами, специалистами в области ядерной физики, социальных проблем или экономического планирования, говорит о том, какие средства следует использовать, когда проблемная область определена и цели заданы. Так, инженер может указать методы постройки моста, когда решено, что мост должен быть построен в определенном месте; но в данной ситуации он не подготовлен для обсуждения других возможных целей или отношения этого проекта к другим сферам. Принято считать, продолжает Скирбекк, что технологическая экспертиза, как и все научно удостоверяемые истины, политически нейтральна. Эксперты говорят о том, что есть, а люди через посредство разного рода институтов решают, что должно быть. Именно так в западных странах обычно понимается соотношение между экспертизой и политикой, между наукой и этикой, хотя в последнее время такая точка зрения уже не является общепринятой.

Скирбекк приводит ряд аргументов, направленных против концепции политической нейтральности технологической экспертизы. Каждая форма экспертизы, каждая наука в принципе дает верное освещение лишь одного аспекта ситуации. Однако правильное понимание ситуации во всей полноте возможно только при учете всех относящихся к делу точек зрения. Но какая наука или какой тип экспертизы может решить, кто в данном случае должен считаться относящимся к делу экспертом, каким должно быть соотношение между различными аспектами различных форм экспертизы? В этом смысле технологическая экспертиза не является политически нейтральной. Поскольку не представлены все необходимые аспекты ситуации, политические решения будут пристрастными, сама же экспертиза окажется не рациональной, а лишь полурациональной. Подобные вопросы, отмечает Скирбекк, представляют не только теоретический интерес. Как известно, различные виды экспертизы могут оказывать поддержку или приносить вред тем или иным группам. Кроме того, имеют место и конфликты между представителями научных дисциплин по поводу того, кто имеет право выступать экспертом в тех или иных областях. Так, психологи доказывают необходимость своей экспертизы, убеждая политиков и общественность в том, что, поскольку умопомешательство становится широко распространенной проблемой, необходимость в их помощи растет.

Если, однако, вопрос о полноте экспертизы вызывает серьезные теоретические и практические трудности, то во многих случаях бывает достаточно очевидной и общепризнанной неполнота существующей экспертизы. К примеру, сейчас становится ясно, что экономическое планирование должно так или иначе дополняться экологической экспертизой. Очевидно также, что проблемы питания не могут быть решены с помощью одних только “зеленых революций” без дополнения экспертизой социальных антропологов и социологов, которая позволяет выявить нежелательные побочные эффекты. В подобных случаях можно констатировать необходимость дополнительной экспертизы, которая позволила бы корректировать односторонности, присущие установленным процедурам существующей экспертизы.

Дополнительная экспертиза позволила бы обеспечить и учет интересов различных социальных групп, в том числе более слабых в политическом отношении. В последнем случае она выступала бы в качестве контрэкспертизы, выявляющей проблемы и интересы таких групп либо для того, чтобы сами эти группы понимали их более глубоко, либо для расширения сие темы правовой помощи в тех случаях, когда группе или индивиду угрожают последствия официального планирования Скирбекк подчеркивает, что контрэкспертиза — это именно экспертиза, т. е научная деятельность, информирующая о некотором истинном аспекте ситуации Он рассматривает также возникающие перед экспертами трудности профессионально-этического плана и указывает на необходимость формирования такой экспертизы в рамках системы образования и создания соответствующих социальных механизмов.

Сама по себе технологическая экспертиза, даже в этих расширенных формах, является недостаточной, считает Скирбекк. Необходима еще и герменевтическая, или рефлексивная, деятельность, характерная для гуманитарных и философских дисциплин. Она не дает знания, которое можно использовать; ее результат — лучшее видение и рациональное формирование тех предпосылок, на основании которых действует потребитель знаний.

Как видим, Скирбекк ставит серьезные вопросы. Правда, его соображения о необходимости всесторонней экспертизы отнюдь не являются откровением для того, кто знаком с материалистической диалектикой, в частности, со сформулированным В. И Лениным требованием о необходимости всестороннего рассмотрения изучаемого предмета. Марксисты с уважением относятся к позиции прогрессивно мыслящих ученых Запада, проводящих исследования, которые направлены на выяснение реального положения трудящихся и помогают им выдвигать конкретные задачи политической борьбы.

В современных условиях, когда буржуазия все шире использует достижения пауки для увеличения своих прибылей, для военного и идеологического давления на мир социализма и на развивающиеся страны, перед западными учеными остро стоит вопрос о соотношении ответственности перед своей нацией и перед мировым научным сообществом.

Этот вопрос был поставлен в выступлении П. де Фореста (США). Охарактеризовав науку как сложную социальную деятельность, осуществляемую в коллективах, формальных и неформальных, он отметил, что всестороннее изучение науки должно наряду с логикой включать и этику — то, что социологи называют “нормами науки”,— этические стандарты, управляющие социальными взаимодействиями ученых. Наука, продолжал Форест, существует не только во внутреннем, но и во внешнем социальном окружении и охватывает наряду с образцами взаимодействия между учеными также и упорядоченные взаимоотношения между учеными и обществом. По его мнению, существует внешний этический стандарт, называемый “социальной ответственностью науки”, который развивается на основе профессиональной роли ученого в обществе и посредством которого ученые оценивают свое профессиональное поведение в конкретных ситуациях.

В целом иерархия этики в науке, согласно Форесту, включает следующие уровни: применение внутринаучных этических стандартов к профессиональным взаимодействиям ученых, оценка поведения ученых на основании его соответствия этическим стандартам универсального характера, рассмотрение науки как социального института, в рамках которого ученые включаются в широкий спектр внешних взаимоотношений.

Один из важных компонентов внешней среды, в которой функционирует наука,— ее геополитическое окружение, обладающее двумя размерностями национальной и интернациональной. Внешние воздействия на рост науки не были особенно интенсивными до начала XX в С тех пор, однако, они становились все сильнее и продолжают усиливаться. Это привело к тому, что в настоящее время существуют две социальные системы науки: внутренняя, для которой прогресс науки является самодостаточной ценностью, и внешняя, определяемая геополитическим окружением. Основные трудности, возникающие при попытках охарастеризовать этику науки, связаны, считает Форест, с нежеланием признать постоянный характер этой ситуации. Акцент на внутренней этике науки ведет либо к отрицанию того, что внешние приложения науки представляют интерес для ученых, либо к жалобам, сводящимся к тому, что конец автономной науки — это симптом упадка научной культуры. В то же время слишком поспешное принятие национального определения целей и средств науки может угрожать подлинной независимости и интернациональной природе научных изысканий, а в крайних случаях — вести к нарушению стандартов нравственности применительно к ученым.

Понятие “международное научное сообщество”, согласно Форесту, имеет два значения. Первое тесно связано с универсальностью науки и относится к внутренним факторам научной практики- ученые повсюду занимаются наукой одним и тем же путем и руководствуются одинаковыми правилами и принципами. Второе относится к взаимосвязям науки с внешней средой. Такие компоненты социальной системы науки, как подготовка ученых, исследования, коммуникации, не могут быть ограничены национальными границами. Конечно, большая часть взаимодействий между учеными осуществляется в пределах этих границ, то же относится и к их внешним контактам — выбору темы исследования, осуществлению проекта, приложению результатов. Тем не менее интернациональный характер науки сохраняет реальную важность как во внешнем, так и во внутреннем плане. Любая попытка создать специфически “национальную” науку (такую, как, например, “арийская физика” в нацистской Германии) нарушает универсальный характер науки, создает серьезную угрозу для свободы исследования и проявления социальной ответственности ученых.

Форест выделяет ряд уровней, на которых находит свое выражение приверженность отдельных ученых международному научному сообществу. Самый высокий уровень — это принятие всеми учеными внутренней логики и этики науки, когда они следуют научному методу и руководствуются научными нормами. Второй уровень — принадлежность ученых к тем или иным дисциплинам, которую они разделяют с коллегами во всем мире, имеющими сходные интересы и подготовку. Самый низкий уровень, наиболее близкий к повседневному поведению ученого,— участие в международных исследовательских программах, проектах, конгрессах и т. и. Развитые и устойчивые формы та кого взаимодействия — существующие в ряде научных дисциплин “международные невидимые колледжи”.

Включенность ученого в международное научное сообщество, с одной стороны, и в национальное геополитическое окружение науки, с другой, является для него источником существенного потенциального конфликта, примерами которого могут служить “утечка мозгов”, военные исследования, разработка энергетических проблем и т. п. Правительства оказывают сильное воздействие на внешнее измерение науки, играя важную роль в определении не только того, где должны работать ученые, но и того, чем и как они должны заниматься. Форест рассматривает различные стратегии такого воздействия, используемые в США. Все они влекут за собой серьезные этические проблемы, конфликты между ролью ученого и ролью гражданина государства, которое все чаще финансирует научные исследования, имея в виду применение их результатов для достижения узконациональных целей.

Существуют ли этические стандарты, которыми мог бы руководствоваться ученый в этой ситуации? В некоторых случаях здесь все бывает ясно. Так, любая внутренне определяемая этика науки должна осуждать поведение ученого, если оно в угоду своекорыстным интересам нарушает дух свободного исследования. А в ситуации, которая имела место в фашистской Германии, когда нацистские ученые не только нанес ли вред свободе науки, но и участвовали в уничтожении многих людей, в том числе ученых, такое поводение расценивается уже на основе этических стандартов, исходящих из более высокого источника, чем нормы науки, стандартов универсальных и неизменных, которые не могут нарушаться ни одним ученым нигде, никогда и ни по каким причинам. Проблема возникает, когда эти универсальные стандарты приходят в столкновение с национально определенными нормами В подобных случаях, по мне нию Фореста, необходим международный кодекс научной этики с детальной характеристикой неприемлемых для ученого образцов поведения. Сейчас такой кодекс существует лишь в рудиментарной форме, о чем свидетельствуют разногласия между учеными в таких вопросах, как исследования в области атомного оружия и генетическое экспериментирование Вопросы социальной ответственности наиболее непосредственно встают перед ученым, персонально участвующим в некоторой проблемной области Поскольку изменяется эта область или отношение ученого к ней, изменяется и сама ситуация, а следовательно, и ее этическая оценка.

Рассматривая вопрос о социальной ответственности ученых на интернациональном, глобальном уровне, особенно обострившийся в современных условиях, Форест отметил “Глобальный общественный интерес науки следует из признания того, что ученый ответствен перед человечеством в целом, и не просто индивидуально за те действия, которые он осуществляет как ученый, но и коллективно — за применение результатов науки в каждой стране и во всем мире” (Encyclopaedia moderna 1975, g 10, № 30/1, s 53).

Как видим, Форест обсуждает соотношение науки и этики, широко привлекая фактический материал; он показывает, что социальная ответственность ученых — это не только абстрактный призыв, но и реально, хотя далеко не всегда эффективно, действующий фактор Вместе с тем, на наш взгляд, он неоправданно противопоставляет социальную ответственность ученых перед своей страной и перед мировым научным сообществом, рассматривая этот вопрос безотносительно к различию условий, существующих в противоположных социальных системах. В социалистических странах, где развитие науки является органической частью общественного развития, нет почвы для противоречия между патриотизмом ученых и их приверженностью гуманистическим ценностям и нормам мировой науки. Мы рассматриваем международное сотрудничество ученых, в том числе ученых стран с различным социально-экономическим строем, не только как естественную сторону жизни науки, но и как необходимое условие для решения глобальных проблем, затрагивающих интересы как отдельных стран, так и всего человечества. Что касается стран капиталистических, то здесь следует различать (чего не делает Форест) ответственность ученого перед нацией и его ответственность перед правящими кругами, которые далеко не всегда выражают подлинные интересы нации. Проведенный нами анализ дискуссий позволяет сделать ряд выводов. Очевидно прежде всего, что сам характер постановки вопроса о соотношении науки и этики решающим образом зависит от того или иного понимания науки. От этого же зависит и “степень вменяемости” этических норм ученому. Действительно, если научное познание рассматривается исключительно в созерцательном плане — как простое усмотрение или постижение истин, то, очевидно, этические критерии могут относиться к нему лишь в минимальной степени. Если же познание понимается как человеческая деятельность, социальная по своим предпосылкам, условиям протекания, результатам и последствиям, то наука оказывается подвластной нормам этики. Именно поэтому многие из участников дискуссий пытались так или иначе определить само понятие “наука”. В этом отношении, следовательно, проблема “наука и этика” оказывается тесно связанной с проблематикой науковедения, методологии и теории науки.

Рассмотрение дискуссий показывает, далее, что в настоящее время в самосознании ученых происходят существенные сдвиги, связанные о расширением толкования социальной ответственности науки. С одной стороны, объектом ответственности становятся не только последствия применения достижений науки в практике, ее “последействие”, но и сами процессы исследования, внутренний мир науки тематика проводимых исследований или же отказ от исследования тех или иных проблем, характер постановки и проведения экспериментов и т. д. С другой стороны, изменяется и понимание субъекта ответственности — это уже не просто наука, рассматриваемая в целом и потому абстрактно, а отдельные научные дисциплины, проблемные области, исследовательские группы и в конечном счете отдельные исследователи.

Еще один вывод при обсуждении проблемы “наука и этика” существенно необходимым является конкретно-исторический подход Он требует рассматривать не науку вообще как добро или зло, а науку на определенном этапе ее развития, с учетом тех возможностей, которыми она располагает на этом этапе, и тех разнообразных воздействий, которые она оказывает на человека и на общество Он требует также рассмотрения тех конкретных социально-экономических и культурных условий, которые характерны для данного общества и в рамках которых функционирует социальный институт науки. Вне такого подхода любые проекты этического регулирования науки в лучшем случае останутся утопиями, а в худшем — приведут к нежелательным последствиям, вплоть до полной невозможности осуществления научной деятельности ввиду ее чрезмерной зарегулированности. В этой связи следует отметить, что во многих рассмотренных концепциях конкретноисторический подход проводится в явно недостаточной мере, а то и вовсе отсутствует Наконец, последний и самый очевидный вывод состоит в том, что в настоящее время тема “наука и этика” предлагает несравненно больше нерешенных вопросов и проблем, даже таких, которые еще только предстоит правильно поставить, чем уже готовых ответов и решений. Тем не менее дискуссии, о которых идет речь, существенно стимулируют развитие этико-гуманистического самосознания ученых, социальной ответственности науки перед человечеством и миром, в котором оно живет Поэтому главное, что необходимо отметить как обобщение этих дискуссий и вывод из них,— это единство научных исследований и гуманистических идеалов, утверждаемое в качестве принципа и перспективы истинной науки как особого социального института общества, служащего человеку, его свободному и всестороннему развитию. Это означает вместе с тем единство социальных целей научного познания и этических ценностей человечества, исходный пункт которых — благо человека. Разумеется, такое единство научного исследования и гуманистических идеалов, единство социальных целей познания и этических ценностей человечества существует лишь как принцип и перспектива истинной науки. Реально же в своих современных формах наука, как мы знаем, во многих случаях еще весьма далека от этого, особенно в капиталистических странах.

И все же мы должны постоянно исходить из того, что органическое соединение науки и гуманизма, утверждение ее как силы, служащей прогрессу человечества,— одна из насущнейших проблем его современного развития. Альтернативы этому не существует ни для науки, ни для человечества. Осознание этого позволяет лучше оценить научное исследование и его результаты в этическом плане и, следоваюльно, преодолеть опасный для человечества этический релятивизм и нигилизм, т. е. апеллирование к “неотвратимости” познания как якобы высшему критерию его человеческой сущности, самодостаточному источнику этических ценностей науки.

Утверждение абсолютной ценности объективного познания как единственного источника истины, сциентистский сверхоптимизм, нашедший свое предельное выражение в представлении об универсальном Уме (Лаплас), исключали, как известно, необходимость внешней — социальной и этической — оценки знания. Следовательно, ни о какой особой этике для науки не могло быть и речи: ей, не имеющей атрибута объективности, не было места в области знания. Этическая оценка научного знания делалась бессмысленной, выходящей за пределы необходимого, и поставленная еще Сократом проблема совпадения подлинной мудрости (знания) и подлинной добродетели (нравственности) представлялась неким парадоксом. Попытки Канта умерить притязания сциентизма, показать границы теоретического мышления, необходимость его дополнения независимым от него моральным принципом — категорическим императивом, исходящим из пользы человечества, казались абстрактным морализированием, стремлением создать проблему там, где ее, в сущности, нет, по крайней мере в столь острых формах.

Крушение этих иллюзий, которое лишь уско рили Хиросима и Нагасаки, обернулось тысячами личных трагедий и заставило многих ученых осознать новую социальную и моральную ситуацию, в которой они оказались. Становится ясно, что наука не может развиваться в “социальном вакууме”, в отрыве от своих мировоззренческих и социально-философских, этических основ. Нравственные, этические проблемы вплетаются в само тело науки, а не являются чем-то внешним для нее. Терпит крах и все больше теряет своих приверженцев крайний сциентизм. Все отчетливее проявляется понимание того непреложного факта, что если не будет в геометрической прогрессии возрастать социальная ответственность ученых, роль нравственного, этического начала в науке, то человечество да и сама наука не смогут развиваться даже в прогрессии арифметической.

Следует напомнить, что на XVIII сессии Генеральной конференции ЮНЕСКО (1974 г.) были приняты “Рекомендации о статусе научных работников”. Среди важнейших этических и гражданских принципов, которыми должны руководствоваться научные работники любого государства, здесь указаны: интеллектуальная свобода искать, выражать и защищать научную истину, как она им представляется; участие в определении целей и направления программ, которые они осуществляют, и методов, которые следует принять по гуманистическим, социальным и экологическим соображениям; свободное самовыражение по гуманистическим, социальным или экологическим аспектам определенных проектов и возможность выхода из участия в них, если их последствия вынуждают к этому; обязанность вносить вклад в развитие науки, культуры и образования в своем государстве, руководствуясь не только потребностью в решении национальных задач, но и международными идеалами ООН.

Возросшее самосознание ученых выражается сегодня в разных формах. Оно получило последовательное выражение, например, в Пагуошском движении, начало которому положил знаменитый манифест Рассела — Эйнштейна. На Пагуошской конференции, состоявшейся в сентябре 1978 г. в Варне (Болгария), еще раз было подчеркнуто, что помимо индивидуальной ответственности за научную работу на ученых лежит и особая ответственность, которая обусловлена их знаниями, техническими возможностями и международными связями. В своих странах они должны распространять правдивую информацию о таких фактах, как последствия применения современных вооружений; последствия развития промышленности, урбанизации, развития сельского хозяйства и социальных структур; положение в области ресурсов для будущего развития человечества. Эта деятельность ученых, предполагающая прочные отношения между ними и политическими деятелями, их социально-политическую активность, необходима для ликвидации недоразумений, невежества и ненависти и тем самым для сохранения международного мира.

Это не значит, конечно, что сциентизм и социально-этический нигилизм окончательно утратили свои позиции. Напротив, в ряде случаев их влияние усиливается, хотя и в иной форме — в попытках создать этику науки, основанную на объективных постулатах самого познания, взятых вне связи с социальной практикой, с общими этическими ценностями человечества. “Будем же стараться хорошо мыслить,— говорил Б. Паскаль,— вот начало нравственности”. Подобная позиция, делающая научное познание источником этики, представлена в уже упоминавшейся книге “Случайность и необходимость” Ж. Моно. Такая абсолютизация научного познания и его этики находится, однако, в глубоком противоречии с действительностью и способна скорее дезориентировать ученых, в том числе и в социально-этическом плане, чем дать им надежную моральную опору. Служение благу человека как сущностное свойство науки, все более непосредственно проявляющееся в ее функционировании, реально существует сегодня отнюдь не в чистом виде, а нередко лишь как некоторая производная от особенностей действия социальных факторов. Это не означает отрицания этики научного познания, т. е. тех норм, на которые опирается наука в своем движении к истине, и принципов, которыми руководствуется ученый в своем профессиональном поведении (в том числе и при экспериментировании на человеке). Речь идет только об ограниченности сциентистского подхода к знанию, об ошибочности и опасности превращения знания самого по себе в высшую и абсолютную ценность, лежащую в основе всех Других, в том числе этических, ценностей. Такие представления могут порождать лишь романтически-утопические иллюзии, которые, как показывает опыт последних десятилетий, рушатся при малейшем столкновении с действительностью, а иногда превращаются в собственную противоположность — ставятся на службу силам, враждебным человеку и его будущему, ибо подобные иллюзии внутренне беззащитны перед этими силами.

Этика познания, этика науки не в состоянии поэтому сама по себе дать ученым надежный компас, позволяющий придерживаться правильного направления в океане неизведанного, не отклоняться от устремлений самой науки, ее гуманистического предназначения. Следовательно, этика науки не может выполнять роль этического кодекса в широком смысле, ибо сама существенно зависит от социально-экономических, политических, идеологических, наконец, этических, моральных, факторов и ценностей, имеющих всегда конкретно-исторический характер и определяющих развитие науки как социального института современного общества. Этика познания не может быть самодостаточной и тем более высшей ценностью, мерой и гарантией всех других ценностей еще и потому, что сама объективная истина, достигаемая в ходе научного познания, является относительной и конкретной и имеет в качестве своего высшего критерия человеческую практику, в том числе общественно-историческую, производственную. Неосновательно и абстрактное, априорное отождествление истины и добра, истины и гуманизма. Наши представления о добре и зле, о гуманизме всегда имеют конкретно-исторический, изменяющийся характер и определяются социально-классовыми факторами, всем строем общественных отношений, господствующих в данный период истории человечества.

Таким образом, многообразные и сложные проблемы, которые встают перед современной наукой, в том числе проблемы этического порядка, не могут быть решены лишь исходя из логики и этики самого познания. Требуется соотнесение их с более широко понятыми социальными целями познания и гуманистическими идеалами с этическими ценностями общества как целого. Только это может дать ключ к такому решению указанных проблем, которое соответствовало бы потребностям общественного прогресса, благу человека и устремлениям самой науки. Устремления эти беспредельны, и было бы обскурантизмом полагать, что в принципе невозможно научное исследование каких-либо проблем, относящихся, в частности, к человеку, хотя это и не значит, что допустимо сциентистско-технократическое манипулирование человеком, не считающееся с относительной устойчивостью и уникальностью его структур; многие проблемы человека могут и не быть сегодня актуальными для науки как вследствие ее неготовности к их эффективному исследованию, так и по политическим, морально-этическим, гуманистическим соображениям. Вместе с тем наука не имеет абсолютного значения для развития человека и не является единственной сферой реализации его сущностных сил, а потому и не исчерпывает всех проблем гуманизма как научной идеологии и практики. К. Маркс отмечал, что “развитие науки, этого идеального и вместе с тем практического богатства, является лишь одной из сторон, одной из форм, в которых выступает развитие производительных сил человека...” (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. II, с. 33). Все другие виды творческой деятельности как в духовной, так и в материальной сфере снимают эту односторонность науки и вместе с тем наполняют гуманистический идеал полнотой и содержательностью, вообще характеризующими облик целостного человека.

Это очерчивает и сферу социального значения этики познания. Научная деятельность оказывает большое влияние на нравственное поведение людей, на мораль и этику в целом, но и здесь она не имеет абсолютного и самодовлеющего характера, подчиняясь общей гуманистической ориентации — служению свободному и всестороннему развитию человека. Нельзя не согласиться с мнением А. Швейцера, что этика есть безграничная ответственность за все, что живет; этика благоговения перед жизнью (человеческой прежде всего) делает большую ставку на повышение чувства ответственности человека. “Идеал культурного человека,— писал он,— есть не что иное, как идеал человека, который в любых условиях сохраняет подлинную человечность” (Швейцер Д. Культура и этика. М., 1973, с. 331). Это приобретает особый смысл, когда мы обращаемся к реальным социально-этическим проблемам науки — физики, биологии, генетики человека и т. п., к этическим аспектам проблем, выдвигаемых ныне научно-технической революцией.